Закат в Тегеране. Фото пользователя Hamed Saber с Flickr (CC BY 2.0)

В 2011 году я попросил иранского правозащитника из Тегерана посмотреть в поисковике несколько простых терминов в качестве части теста на фильтрацию интернета. Я уже не помню, но это было что-то вроде «американский футбол». Он ответил, что он боится. Он не мог сделать это.

«Но разве вам не любопытно?», — спросил я. Нет. Больше нет. Мне совсем не любопытно. Я не задаю вопросов. Я не задаю вопросов даже о том, о чём хочу знать. Это не имеет значения. То время прошло.

И он прервал связь. Мы никогда больше не разговаривали.

Я начал исследовать интернет-цензуру в 2009 году. С тех пор многое было сделано в связи с потерянными революционерами, задушенными интернет-цензурой, или возможностями для политических и социальных изменений, который теряются, когда интернет находится под контролем. Эта идея направляет миллионы долларов на финансирование. документальные фильмы и бесконечные статьи в мировых СМИ каждый год — всё это для представления интернета в качестве орудия для свободы слова, возможности самовыразиться и узнать других и, делая это, создать значимые политические изменения. Но последние слова моего друга показывают, что в этом всём теряется что-то, и это не политический активист или демократический идеалист. Теряющийся человек имеет мало отношения к политике. Его последние слова вынудили меня спросить себя: «Кого мы теряем из-за интернет-цензуры?»

В 2006 году произошла утечка личных историй поисковых запросов более чем 600 тысяч пользователей AOL. Поисковая история одного из этих пользователей, номер 711391, стала предметом потрясающей серии коротких фильмов под названием «Я люблю Аляску». В центре повествования находятся поисковые запросы одинокой религиозной замужней женщины с юга Америки. Она ищет личностный смысл, отчаянно стремится к близости в браке и осмеливается на измену, испытывает сожаление, интернет-зависимость и страстное желание бросить всё и переехать на Аляску.

Фильмы не дают зрителю смотреть через очки «больших данных». Вместо этого, мы видим человека, изучающего себя в одной из немногих интимных сред, где мы можем быть полностью самими собой: в интернете. Вдали от социального давления и суждений других пользователь #711391 открывает, как интернет позволяет нам заниматься самопознанием и исследованием, помогая справляться с уголками себя, которые мы можем бояться исследовать с другими — частями, которые нам кажется безопаснее исследовать через анонимный интернет-поиск. Пользователь #711391 не чувствовала, что интернет, который она знала, был подвержен цензуре, мониторингу или контролю. Она чувствовала, что может задавать вопросы весьма личной природы в месте, где её никто не мог осудить. Некоторые из её запросов:

2006-05-09 я думала что могу справиться с интрижкой но я не смогла
2006-05-09 бог может исцелить интрижки
2006-05-12 я чувствую себя такой испорченной внутри от интрижки которую я завела 
2006-05-15 как можно узнать не установил ли твой супруг на твой компьютер шпионскую программу
2006-05-16 как вернуть его

Для моего друга из Тегерана контроль над интернетом уничтожил весь смысл самопознания — он не задал бы больше никаких вопросов о чём-либо, которые могли бы привести к проблемам. Глубокая и неизвестная часть его для него останется не открытой. Насколько молодой человек лет двадцати остаётся не открытым и не известным для самого себя? Хотя определённо есть другие способы познавать себя, не все вопросы могут исследоваться открыто, особенно те, на которые обществом или культурой наложены сильные табу. Возможно, некоторые из этих вопросов знакомы: я гомосексуалист? есть ли бог? я плохой человек? есть ли ещё кто-нибудь такой же, как я? нормально ли быть собой? почему мой партнёр бьёт меня?

Среди нас есть те, кто задают эти вопросы в интернете, используя поисковики, чтобы задавать те вопросы, которые мы, возможно, когда-то про себя задавали богу. Но мы задаём эти вопросы себе, чтобы найти связь и понимание того, кто мы, и понять наше место на Земле, особенно когда такое понимание отсутствует в нашей повседневной жизни или обществе. Мгновение, когда человек находит в интернете какую-нибудь малую часть самопринятия или понимания, может обозначить разницу между жизнью энергии и духа и жизнью лишь существования. И жизнь духа подпитывается от того, что человек знает, что его принимают и любят таким, какой он есть.

Из-за цензуры и контроля над интернетом мы теряем возможность быть собственным секретным человеком — тем, кем мы являемся, когда никого нет рядом, иногда поздно ночью, перед тем как мы ложимся спать, — и тем человеком, которым мы имеем право быть просто в силу нашего рождения. Мы можем находиться в нашем существовании и в нашем мире наиболее полно, когда мы наиболее всего являемся собой.

В идеальном раскладе у этого не должно быть границ. Кто-то может быть заинтересованным в том, чтобы узнать больше о запрещённой религии, их вечные вопросы не удовлетворены тем, к чему они имеют доступ. Возможно, другой человек видит в демократии скорее нечто метафизическое, а не политическое, форму самоосвобождения, а не политического освобождения, но он никогда не узнает этого, потому что слово «демократия» находится под цензурой. Может быть, «непристойная» фотография могла бы быть частью чьего-либо пути к исцелению ран домашнего насилия, или что они могли бы, прежде всего, поискать о домашнем насилии, но любая дорога к исследованию и заключению мира наедине с собой полностью закрыта, находится под контролем и мониторингом.

Позже в том же году я говорил с иранской активисткой-беженкой в Амстердаме. Я упомянул боязнь интернета. Мне больше ничего не нужно было говорить, ведь она поняла незамедлительно. Она сказала, что я не могу понять этого, но я шёл кое к чему. Было страшно любопытствовать и спрашивать. Не стоило того. Даже в Европе она блокировала части себя, которые жаждали быть открытыми через поиск в интернете: неуверенность в своей сексуальности, свадьбе в юном возрасте с человеком, о котором она едва заботилась, и попытках примирить свою религию с человеческими недостатками.

Но после протестов и подавления интернета в 2009 году ей стало страшно искать ответ — она знала, что правительство мониторило интернет. Наш последний кофе вместе был душераздирающим: она была слишком привержена к личности, которую выдумала как средство выживания, чтобы измениться. Она стала не открытым человеком из-за усвоенного страха самопознания.

Для некоторых интернет-цензура и контроль — это политическая трагедия, представляющая удушение демократической мечты посредством постройки стен в глобальном потоке информации. Но они также строят стены внутри нас, против нас. Для меня интернет-цензура неоправданный конец для времени самочуда, замена его новой эрой, в которой мы больше не задаём вопросы о себе, потому что риск слишком велик. Это великая персональная трагедия интернет-цензуры и контроля: молодые мужчины и женщины, которые верят, что время для вопросов прошло.

То, как мы учимся относится к себе и исследовать себя, не меняется, когда меняется наше место жительства или обстоятельства. Оно было выучено и принято, внушённое различными степенями страха и ужаса, и на то, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, может уйти жизнь.

Последний раз, когда мы разговаривали, молодая беженка в Амстердаме научила меня, что эти выученные модели поведения следуют за нами, куда бы мы не пошли. Она посмотрела на меня, говоря голосом, который выходил за рамки её и её времени, и сказала: «Я хочу улететь от этой жизни. Улететь из Амстердама, от всего этого. Но я не могу. Я хотела сделать это, но, в некотором роде, я забыла как».

Это эссе выиграло первый приз [анг] в соревновании, посвящённом Саммиту Global Voices-2015, на тему «Как политические решения об интернете влияют на ваше сообщество?» Камеран Ашраф — ирано-американский активист в области цифровых прав и социальный предприниматель, в настоящее время работающий над PhD в сфере геополитики в интернете в Калифорнийским университете в Лос-Анджелесе.